| Главная » Статьи » Не только о фотографии » Разное |
Виктор Шарнин (Новосибирск). Рассказы.
"Чих"
Кто-то негромко чихнул. Я на автомате сказал: - Будьте здоровы! - Спасибочко… - ответили мне. Полежав еще немного, я почти проснулся и стал вспоминать. Нет, дверь я закрыл на засов. И не пил вчера даже пива. - Это не Бзик, это я! – обидчиво произнес тот же голос. - Кто это – я? Ночной разговор почему-то меня не беспокоил. - Кто, кто… Хозяин здешних мест. Вот кто! - Ну, тогда покажись, раз хозяин. На низкий край кровати, кряхтя и сопя, вскарабкался махонький коренастый мужичок и уселся ко мне вполоборота, свесив с кровати короткие ножки. Что-то среднее между домовенком Кузей из мультика и Шеврикукой. - Какого ждут - я такой и прихожу. - А я тебя, выходит, ждал? - Ждал – не ждал, а третью ночь ночуешь и стучишь-гремишь тут как хозяин. Пора познакомиться. Да и чувствую я, что ты как-то растерялся. - Правильно чувствуешь. Под пятьдесят лет первый раз начал жить один. То родители, то одна семья, то вторая. Это как зверя в пожилом возрасте первый раз выпустить из клетки в лес. Он не побежит на волю, а прижмется к родной решетке, только теперь уже с другой стороны. - А мы всегда правильно чувствуем! Ты, главное, не бзди! - «Мы»… Я думал, это сказки. Ты ж про меня всё знаешь. Сам бы и представился по полной программе. - Всё – не всё, но кое-что знаю. Сказки, говоришь? И сказки тоже. Сказка – это когда люди не верят. « Мы рождены, чтоб сказку сделать былью»… Помнишь такую? Почти про нас песня. - А звать-то тебя как? - Меня звать не надо. Я сам прихожу. А величать меня – как хочешь. Хоть чугунком назови, только в печку не ставь. Но, лучше уважительно. Это я тебе по-свойски говорю, чтоб потом обид и недоразумений не было. - Кузя, так ты уже не мальчик. Шеврикука был такой уже. Может просто – Кука? - Ага, Бяка! Ну, что за люди? Ни ума, ни фантазии! Ты погляди на меня, какой же я Кука?! Он встал на кровати, смешно упёр калачиком руки в боки и отставил ножку. - Ладно, ладно. Может Чих? - Хоть бы и Чих! Всё не Кука. А то, почти матерно обозвал. Чих – так Чих. По-русски, по-нашему. Уговорил, но мог бы и посолиднее придумать. - Ну, на Илью Муромца ты не тянешь. - А тебе сразу надо Илью Муромца? Учти, ты не один ехидничать умеешь. И он опять присел на краешке в прежней позе. Потом закинул одну ножку на другую и чинно, как фотомодель, положил ладошки с короткими толстыми пальчиками себе на коленку. - Учту. Обязательно учту. Только не обижайся! Я ж первый раз такое чудо вижу. После этих слов мой собеседник распрямил спинку, приподнял курносый нос и приосанился. - Ты мне лучше скажи: ты один во всём доме командуешь? Это же больше 100 квартир! - Ой! Напугал. Конечно один. Да и 100 квартир – это не много. Бывает больше. - Послушай, Чих. А вот на дачах тоже ваши ребята есть? - Ну, дачи.… Если на них живет народ, да не одно поколение, тогда могут быть. А если просто наезжают от случая к случаю – чего нам тогда там делать? Ворон считать? - Я что спрашиваю – вот вчера был у Сереги на даче: домик неслабый, банька хорошая, пчелки, даже виноград растёт! - Вот, ежели пчелки – то всенепременно есть! Без нас кто же за пчелками присмотреть поможет? За ними же уход, знаешь какой, нужен. Опять же медок у них.… И Чих задумчиво закатил глаза. – И банька! Я люблю погреть косточки. - Так может того? Соловья баснями не кормят! - Ты это брось! Я на работе ни-ни. Я ж так зашел, познакомиться. Посмотреть, предупредить. Я ж тебя хотел предупредить – ты второго дня шуруп в ванной закручивал. Так он завтра выпадет и зеркало твоё того, а это плохая примета. Я ж не буду за тебя гайки крутить! Ну ладно. Мне пора, куча дел еще. Рад был познакомиться. И не парь себе голову. Всё устаканится. - Спасибо, и я рад. Заходи почаще. Мне тебя о многом спытать надо. Опять же не так одиноко. И по хозяйству еще что-нибудь подскажешь. - Ладно, зайду. Так же сопя, он слез с кровати и вразвалочку пошел в темный угол. Легкий сон моментально накрыл меня уютным одеялом. Утром этот ночной разговор забылся бы точно за всякими заботами и делами, если бы я не попробовал рукой зеркало на стене. Прикручивал сам, победитовое сверло плохо шло в старый бетон, и я засунул только половину пластмассового дюбеля и решил, что и так удержится. Зеркало под моей рукой плавно начало съезжать, и я успел его поймать, прижав к стене. Тут-то я вспомнил нашу беседу во всех подробностях. А думал, приснилось. Должен буду! Пару ночей спал без задних ног: то новоселье справляли и насправлялись. Отполировали водку пивом, и под утро можно было не просыпаться или просто выпасть с балкона 3 этажа. Потом поехал поправлять здоровье в баню к Валерке. И конечно поправили. Стало еще тяжелее. Организм уперся всеми фибрами души как упрямый осел, залег на кровать и объявил забастовку. Я его тешил импортным аспирином, витаминками, соками и чаем. К ночи помои отхлынули от мозгов, и появилось слабое желание чего-нибудь пожевать. Направился на кухню и собрался, уже было включить свет, как услышал знакомый голос: - Не зажигай. Не любим мы этого. И так всё хорошо видно. Из-за стола в углу на табурете торчала кудлатая голова. – Я тебе поправиться тут немножко принёс. Совсем ты себя не бережешь. А так нельзя! - Не! Я пить не буду! - А кто сказал «Пить»? Там в холодильнике рассол. Первое дело – с бодуна. Действительно, в холодильнике стояла почти полная литровая банка с помидорным рассолом. Я представил себе его вкус, и пересохшая душа сказала мне несколько неласковых бранных слов, пеняя на мою медлительность. - Всё не пей сразу. Оставь чуток на потом. Светлая божественная жидкость резкой росой с пузырчиками, как у газировки, запахами и вкусом хрена, смородишного листа, чесночка и еще каких-то травок, омыла вздрагивающую и ойкающую от удовольствия измученную душу. - Ой, благодетель.… Это не рассол. Это живая вода! Внутри дурь хлопьями выпадала в осадок, кружась как осенние листья. От удовольствия я закрыл глаза, продолжая ощущать во рту прекрасный оживляющий вкус. И не шевелился. Казалось, стоит резко наклонить голову или встать, и опять начнутся качели из холодного дерьма в горячее. А так я находился между небом и землёй. Главное, не чувствовал своего измученного тела и оскверненной души. - Ну, что? Полегчало? Поставь-ка кипяточку, я тут еще своего чайку принес. С земляникой лесной, богородской травой и липовым цветом. Щас хлебнешь, пропотеешь и человеком станешь. Чих вытащил откуда-то похожий на кисет, перевязанный маленький мешочек из цветастой тряпочки. Я плеснул в чайник воды, включил и побрёл в комнату за халатом. Не гоже встречать гостя в трусах. Когда вернулся на кухню, на столе стояла вазочка со смородишным вареньем, пакет с маленькими сушками и накрытый полотенцем заварочный чайник от которого шел дивный аромат. - Ты всех так привечаешь? - Вот уйду и не вернусь! Будешь знать, как ёрничать. - Прости, я не хотел обидеть. Не пойму – почему именно ко мне ты так благоволишь? - У людей могут быть симпатии и антипатии. А мы чем хуже? Чих по-хозяйски начал разливать подошедший чаёк. Короткие ножки по-детски болтались в воздухе, а над столом едва виднелась голова. - Щас… Я принес из комнаты картонную коробку с книжками, оставшуюся неразобранной после недавнего переезда и подложил под Чиха. Он немного поёрзал, устраиваясь удобнее, потом закинул ножку на ножку, отлил из чашки в блюдце чаю, смешно-солидно швыркнул через край и сказал: - Ну, рассказывай! - А чего рассказывать? Ты и так, наверное, сам всё знаешь. - Тааак… Я пришел к нему в тяжелую минуту поддержать морально и физически, а он со мной разговаривать не желает! Так я могу уйти, запросто! Чих демонстративно отставил от себя недопитое блюдце, отодвинул чашку и стал оглядываться с высокой сидушки, намереваясь слезть. - Погоди, не обижайся. Ты мне лучше посоветуй,… Что мне надо было советовать, я сам еще не знал, но нервный порыв моего собеседника погасил. Он перестал глядеть себе под ноги и заинтересованно посмотрел на меня. - Посмотрите, люди добрые! И как Людмила Зыкина плавно развел ручками. Захотелось обернуться и поискать этих добрых людей. - Он полдня дремлет и помирает с похмелья, а как только стало полегче, так ему и рассказывать уже нечего! Ну, народ… последнее слово он бормотал уже себе под нос, устраиваясь опять поудобнее. – Чего тебе посоветовать-то? - Да вот, моль одолела. Разлеталась. А у меня в шкафу вещи ценные. Сожрет ведь и спасибо не скажет. Что делать? Моль я, правда, на днях видел и похвалил себя за находчивость. - Ценные, говоришь? Ценные сожрет. Обязательно сожрет. Любит она это дело. Ей же тоже детишек кормить надо. А делов тут всего-ничего! Раньше корки апельсиновые да мандариновые по шкафам и полкам раскладывали. Дух знаешь, какой приятный был? А сейчас все цитрусовые мудагенные и дух уже не тот. Вот она, моль-то, и жирует! Что такое «мудагенные» я не знал, но понял, что нехорошие. А Чих тоном преподавателя теории вероятности продолжал: - Завели моду, понимаешь, раскладывать какие-то вонючки химические по шкафам и еще прыскать отравой! У меня потом аллергия на эту гадость началась. Чихаю сильно. Тебе чайку подлить? Ты на чай-то налегай, тебе кишочки и мозги надо прополоскать в сей живой воде. И добавил на полтона тише: Хотя с мозгами, похоже, уже поздно… Я миролюбиво проглотил эту подначку, допил последний глоток из чашки и пододвинул ее Чиху. Он оценил мое терпение, наполнил чашку, подмолодил заварку кипятком и заботливо укрыл заварочный чайник махровым кухонным полотенцем. - Я слово заветное скажу, и моль уйдет. И корочек настоящих принесу, положишь там-сям по шкафу. - Так если слово скажешь, корочки-то зачем? - А как же! Моль, она ведь тоже уважения требует. Так, все слова начнут говорить, куда ей тогда деваться? У нее от вашей химии и так уже изжога. А тут настоящие корочки! Она тогда со всем уважением.… Сам понимаешь! Я понимал слабо, но головой закивал с видом знатока мольной диеты. Хрустя сушками, мы пошвыркали ароматного чаю из блюдец и по-домашнему, из баночки, по очереди таскали смородишное варенье. Душистое и не приторное, оно дрожало на ложке ярким студнем и медленно таяло во рту. - Ну, рассказывай, как живешь? Повторил свой вопрос Чих. Я неторопясь допил вторую чашку, подвинул ее разливальщику за новой порцией и только после этого ответил: - Как живу? Да, никак! День прошел – и, слава богу! Хвастать не чем. Болото какое-то. - Это все, потому что болтаешься в проруби, как не знаю кто! Столько дел, а у него болото! Раковина на соплях держится, коробки не все разобрал, пыль из углов не вымываешь, ботинки непочищенные на полку поставил! Чем же тут хвастать? Столько дел, а ты то в один ящик глаза пялишь, то в другой. Я понимаю, книжки бы читал! Я сам люблю почитать, у меня знаешь, какая библиотека?! Дак нет! Только откроет, и уже захрапел. А свет за тобой кто выключать будет? И ткнул в мою сторону коротким пухлым пальчиком. У меня создалось впечатление, что Чих заготовил эту гневную речь заранее. Но, посмотрев на его горящие глаза, я понял, что думал не правильно. Я уже пытался вникать в природу появления моего забавного гостя. То-то и оно, что пытался. И не вник! И не хочу вникать. А что тут вникать? У каждого своя судьба и каждый появляется там и в то время, которое ему этой самой Судьбой и предначертано. Вот Чих, солидный мужичок при делах. Старается, помогает и как видно, не мне одному. И хочется ему поговорить, собеседник нужен. Скорее, слушатель. А тебе разве не нужен? Я уговорил себя «на раз». Конечно, нужен. Сейчас это большая редкость! Все хотят говорить, рассказывать и считают, что вещают что-то оригинальное и поэтому их должны слушать. А сами несут несусветную чепуху. Как глухарь на току, ей богу! Такое впечатление, что люди не успевают подумать, что хотят сказать и словесный понос проходит у них навылет легко и безболезненно. Да и сами разговоры стали узкоспециальные: сколько, почём. И никто не спрашивает: «А зачем?». И уже все знают «Что делать», но даже приблизительно не догадываются – как жить? Понятно, что богаче. А как? Как, как.… Еще богаче, вот как! И становится грустно. Услышишь стук, встрепенешься радостно – кто-то стучится в наши сердца! Заполошно выскакиваешь наружу, а там кладоискатели-гробокопатели простукивают стены, крышу, пол, потолок в поисках кем-то, но не ими зарытых сокровищ. А такое богатство как общение? Мы же забыли, как это: разговор при свечах, глаза в глаза и о чувствах, а не о долларах. И погладить собеседника по плечу, чтобы он понял, что его понимают и сочувствуют, а не проверяют на ощупь новый костюм. И мчатся люди, бредут-бегут, уткнувшись себе под ноги, боясь споткнуться и упасть. Не видят и не хотят замечать, что листва на верхушках кленов уже пожелтела, что у детей и собак стали грустные глаза оттого, что их стали реже замечать, но пока еще кормят и пусть скажут спасибо. А спасибо они сказать не успевают. И в спину как-то не очень хочется говорить благодарности. Потому и носят они свои вопросы в себе, пока не научатся наяривать джойстиками в виртуальном мире, где рисованные дебилы крошат всех налево и направо без разбора. И заползают в дальние пыльные закоулки наших пристанищ в страхе, чтобы не оттоптали лапы и хвосты, с тоской в глазах вспоминая давно прошедшие мгновения обоюдной беспричинной радости. Может же радость быть без причины! Просто оттого что хорошо вдвоем. И что самое смешное – хорошо бывает вдвоем не только когда весело. Погрустить и даже помолчать с хорошим человеком (а уж с собакой и подавно), разве это не здорово? Забрести в уставший промозглый осенний лес, загребая ногами листья. Почувствовать нежный свежий запах, укладывающихся на зиму, деревьев. Поднять воротник и засунуть поглубже руки в карманы. Дотронуться губами до прохладной щеки и вдохнуть аромат волос, настоянный на сосновых иголках и шелесте прячущегося в верхушках деревьев, ветра. Собрать в ладони холодные тонкие пальцы и попытаться их растереть… Может оно и грустно. Только грустить не надо. Что-то надоело грустить. Хочется радости. Я уже не говорю о счастье. Но, как только изладят мне машину - сразу дерну на Алтай. "Потэда" меня и видели! Как говорит знакомый алтаец. Вчера шел под моросящим дождем и очень явственно представил кедрач за Семинским перевалом. Как там тихо и хорошо в такую погоду. Ветер не может свалить за тобой в распадок, путается своими лохмами в деревах и устало затихает старой псиной у самых ног. А с неба вот так же моросит, но если остановиться и прислушаться, то этот шелест и шорох дождя врастает в тебя. Впитываешь пелену дождя и обрывки тумана, цепляющиеся за скалки, в свою иссохшую душу. Взгляд не рыщет в поисках чего-то, а ложится пузырями покрывала в матрицах памяти навсегда. Ни стрелять, ни шуметь, даже разговаривать не хочется. Тишина там к месту и ко времени. В организме идут какие-то необычные процессы: можно полдня не есть и не хочется. Когда мечешься как бильярдный шар по городу, то часа через 3-4 уже ищешь какую-нибудь харчевню. А здесь пробродил весь божий день один по лесу, отмахал кучу верст и ничего. Голод и усталость появляются только когда начинаешь думать о жарком костре и кипящем котелке на нем. О ждущих тебя друзьях. Они уступят тебе самое уютное место перед огнем, накроют промокшие плечи сухой теплой курткой, нальют духмяного чаю в железную кружку и затихнут в ожидании твоего рассказа. Когда человека никто не ждёт, он становится лишним. Ненужным. Вот тогда точно - печально и грустно. - Ну вот! И полегчало. Давай, давай, пока не расплескал, залазь в своё прокрустово ложе и запиши. А то опять забудешь. Прошло твое похмелье и хватит дурковать! Раз мысли светлые повылазили, значит, дело пошло на поправку. Садись, пиши, а я пойду. У меня тоже дел не в проворот. Чих нагнулся под стол с табуретки, словно хотел достать упавшую ложку, и исчез. А я побежал за компьютер. Дни, люди, события, проблемы промелькнули калейдоскопом, упали в тину, и ряска сомкнулась над ними, успокоенными кругами на поверхности времени. От Чиха не было никаких вестей. Да и кто бы мог их передать? Житьё, как вагонетка, постукивая на стыках, катило день за днем по стальным рельсам обыденности, и не было минутки подумать о моём добром хозяине. И только иногда, очень редко, укладываясь на боковую, мелькало в голове шальной мыслью воспоминание о Чихе. Всё забывается. И радость и боль. Осталась только очень четкая уверенность, что я под присмотром добрых и заботливых глаз. Шурупы прочно вкручивались в стену. Тарелки падали на пол и оставались целы. Вода не подтекала из кранов и сливного бачка. Только ночью по темным углам мелькала неуловимая тень, да кто-то чихал и чертыхался по пыльным углам, когда я долго не пылесосил. Я чувствовал, что рядом есть родное существо, готовое прийти на помощь, когда она мне понадобится. Это чувство грело и не напрягало. И я тщательнее закрывал двери в подъезд, обходил по неудобным углам посаженные на клумбах цветы, грозил сурово пальцем детишкам, бросающим фантики от резинки на дорожки перед домом, потому что пытался хоть чем-то ответить на заботу обо мне. В шкафчике на стене хранились зачерствевшие сушки, которые я не любил, но держал для дорогого гостя. Пару раз обновлял, но потом успокоился. Звать было стыдно. Вроде бы всё устаканилось, встало по своим местам и не хотелось беспокоить без причины. Такая щепетильность была для меня внове. Но, открывая дверь и входя в пустую тёмную квартиру, так иногда хочется услышать знакомый чих и ворчливое: - Спасибочко… Спасибо тебе, мой маленький и мудрый Чих. Большое человеческое Спасибо. 31 августа 2004 года Источник: 1 | |
| Просмотров: 3708 | Рейтинг: 1.0/1 |
| Всего комментариев: 0 | |
